Безумие  - Ринат Валиуллин

* * *

– Да, да, да, как же я тебя люблю, – задрожала она, расплёскивая свою страсть по сторонам, вонзая свои ногти в мою спину. Потом обняла её и въелась в потное тело меня, въелась в него всем существом своего. Мокрое лицо прижалось к моему, но сил целовать уже не было. Всхлипнула пару раз, потом зарыдала. «Вот оно, женское счастье». Давно уже распрощался я со своим коротким оргазмом. «Женское счастье дольше, глубже, чувственнее». Она, как хорошая машина, заводилась с пол-оборота, будь то секс или выяснение отношений. Разве можно было такую не любить, а тем более оставлять. Уведут.

Шила быстро уснула.

«Ну, вот, увели», – подумал я. Ночью без женщины делать абсолютно нечего. Сколько было ночей, столько и женщин. Остальные не ночи и были, так, жалкое подобие – сумерки. Некоторые из женщин ушли в точку, иные – в тире, одинокие – в себя, мне каждую ночь хотелось уйти в неё, в гитару любви и играть всю ночь, пусть даже на трёх аккордах. Песня закончилась, теперь нужен был сон. Сон, и это тоже стало работой. Я лежал и думал: «Почему Бетховен слушал музыку, а я только гудение, даже не море, а какой-то далёкий звон, будто холодильник, который вынужден был постоянно остужать мысли, чтобы те не испортились».

* * *

Артур зашёл в цветочный магазин.

Весеннего в этом дне было мало, разве что смс-ка: «Купил тебе луковицы тюльпанов, как ты просила, скоро буду».

«Спасибо, жду», – прочёл он на своём телефоне, выйдя из магазина. Эти слова она набрала на экране, а в голове: «От свежих тоже не откажусь».

«Зачем ей луковицы? Может, ей сразу готовых?» – «Ты не понимаешь, – спорил я сам с собой, – будет ныть потом, говорить, что я всё перепутал». – Сунул я свёрток с луком тюльпанов в сумку. – «Дурак», – отозвалось в душе. – «Сам такой. Вы тоже так считаете?» – улыбнулся я продавщице, что обслуживала меня.

«Клиент всегда прав, а если не прав, значит, это не наш клиент. Хотя я почему-то решила, что вы возьмёте букет, а вы обошлись луком. Из такого лука в сердце не попасть, разве что сварить суп».

«Я же говорю, дурак», – засмеялось в душе.

Иногда я вызывал свой внутренний голос на дуэль, мы стрелялись, я, как джентльмен, стрелял в небо, пальцем в небо.

Он уже хохотал: «Опять пальцем в небо, а я тебе говорил». – «А что ты ещё можешь, только говорить и способен. Средним пальцем можно застрелить кого угодно».

* * *

Перед ним особняком стояло три дня выходных, оставалось только в него войти. Внутри солнечно, зелено и свежо. За прозрачными стенами природы Марс, друзья, шашлык, смех, вино. Шила отказалась, предпочла остаться дома с нашей беременностью. Я знал, что напьюсь, не высплюсь, устану. Пусть. Пропустить такое всё равно что пропустить электричку, которая должна вывезти тебя в область, в такую область, откуда ты сможешь со стороны взглянуть на свою серую жизнь, сквозь гранёный стакан, но это только для того, чтобы придать ей хоть немного огранки. Когда я проснулся утром, вернее, когда день меня разбудил, праздника уже не было, он ушёл, а может быть даже сбежал, я не помню, помню только, что прилёг на кровать, сомкнул веки и полетел, перед глазами приборная доска самолёта, со светящимися фигурками тумблеров, я смотрел с высоты полёта на ночной город, он был продолжением мерцающей доски. Хор лампочек в ночи пел колыбельную. Пел до тех пор, пока не позвонила жена. Я оставил свой сверкающий млечный путь и вошёл в телефонную будку, снял массивную трубку, висевшую на железной рогатине, от той несло табаком, как от женщины с вредными привычками, я ещё раз посмотрел на трубку, та была курительной:

– Алло?

Никто не отвечал мне, казалось, в трубку темнотой молчала сама ночь. «Дело – табак». Потом гудки. Повесил трубку на вилку. Постоял немного в нерешительности, глядя на аппарат. Не отдавая себе отчёта, стал читать инструкцию по использованию, которая была выгравирована на алюминиевой табличке, та была клёпками пришита к телефону. «Суньте в монетоприёмник монету достоинством 2 коп.». «Раньше даже в двух копейках было достоинство», – начал я рыться в карманах и обнаружил там необходимую медь, накрутил домашний номер. Трубка начала загружать в меня тяжёлые длинные гудки, штабелем, один на другой:

– Ждите ответа, вы 31 на очереди, вам ответит первый освободившийся оператор. – «Сколько же ему дали, бедняге?» мелькнул хвостом сарказм у меня в голове. Потом я побывал ещё в нескольких кабинетах инстанции, пока дозвонился.

– Алло? – снова дунул я в трубку.

– Мне страшно, – ответил мне женский голос.

– Шила? Это ты?

– Нет.

– А кто это?

– Это твоя жена.

– Ты дома?

– Нет. Нет тебя, нет дома.

– Ты где?

– На даче.

– Что там? Шашлык?

– Не, цветы сажаю.

– Зачем?

– Себе, за все прошедшие праздники.

– Извини, я совсем забыл про нашу свадьбу, три года помнил, а сегодня забыл.

– Ничего. Привези мне земли. А то я копаю, а земли нет. Цветы сажать некуда.

– Что ты копаешь, не понимаю.

– В душе своей копаюсь. Мне страшно.

– Что тебя так напугало, любовь моя?

– Я сама. Я такого в себе нашла. Женщина без любви – это страшно, лично я, когда не влюблена, испытываю сильный голод и жажду чувств, до судорог. Хожу голодная, жрать охота, но их, чувств, не купить, нет таких денег.

– Нет денег? – начал я рыться по карманам.

– Деньги есть, таких нет. Связь куда-то постоянно пропадает.

– А мне хорошо тебя слышно.

– Между нами, между нами, между нами, между нами, – короткими гудками заело в телефоне пластинку. Потом, словно кто-то поправил иглу проигрывателя: – Между нами какая-то связь, но какая, я так и не могу разобраться. Она постоянно то пропадает, и я оказываюсь вне зоны действия сети, то настолько слаба, что мы переходим на смс.

– Ты хочешь сказать, что она случайная?

– Нет. Случайная связь для женщины – это вообще не связь, а скорее повязка на рану от настоящих чувств… Мне кажется, что я глубоко несчастна, настолько глубоко, что не чувствую дна, что вот-вот утону.

– Да, что за дерьмо? Как можно быть со мной несчастной?

– Легко. Счастье, как редкий солнечный дождь, и счёт идёт на капли. То ли дело несчастье, если уж затянет, так затянет, если уж ливанёт, так ливанёт, и счёт идёт на бутылки. Только звон стекла по утрам в мусорных пакетах.

– Шила, ложись спать, у меня монет больше нету, сейчас связь оборвётся. Я тебе перезвоню.

– Мужчины всегда так говорят, а потом не звонят, – посыпались вслед за последним словом гудки. Я держал некоторое время в руках трубку, всё ещё прижимая к уху. Я прислушивался изо всех сил, пытаясь выжать из холодной пластмассы ещё несколько слов с таким усердием, что слух мой принял чей-то чужой разговор: